Травма — одноразовое, интенсивное и потрясающее всю душу переживание, которое не может абсорбироваться (поглощаться) и «метаболизироваться» (по конца прорабатываться) психикой;
Травму следует отличать от посттравматического стрессового расстройства с одной стороны, и от постоянных воздействий агрессии или злоупотребления в период детского развития,с другой

Посттравматическое стрессовое расстройство (ПТСР) - отставленная и/или затяжная патологическая реакция на исключительное по силе психического воздействия, степени угрозы для жизни (природная или техногенная катастрофа, боевые действия, преступное посягательство и пр.) или значимости утраты (смерть близких, разорение и пр.) с повторно вторгающимися в сознание представлениями, отражающими экстремальные события (Flashbacks), острымидраматическими вспышками паники или дисфории на фоне хронического чувства оцепенелости, эмоциональной отчужденности, ангедонии, избегания деятельности и ситуаций, напоминающих о травме.

Его острая картина выступает в форме, схожей с последствиями тяжёлых травм, полученных в результате пребывания в концентрационном лагере, на войне, после пережитого несчастного случая, насилия, террора, в том числе политического, пыток, пребывания в роли заложника и других форм тяжёлых физических и сексуальных истязаний, особенно в раннем детстве и в возрасте 10-15 лет. Клиническая картина этого синдрома, длящегося 2-3 года, представляет собой острые состояния страха, ограничения функций Я, взрывы ярости, постоянно снящиеся кошмары и Flash-backs. Обычно в результате пережитых тяжёлых травм обнаруживаются ещё и разнообразные ограничения в межличностных отношениях, в работе, в общественной и сексуальной жизни.Таким образом, тяжёлые травмы могут приводить к длительно сохраняющимся психопатологическим последствиям, которые, тем не менее, существенно отличаются от типичных расстройств личности. При лечении людей, страдающих от этого синдрома, на переднем плане стоит комбинированное применение анксиолитических медикаментов и поддерживающей психотерапии вместе с эмпатической установкой терапевта по отношению к клиенту, а также поддержка клиента при необходимом повторном столкновении с ситуацией, которую он со страхом избегал из-за пережитой травмы.

Травма развития и тяжелые расстройства личности

Исследования последних лет показали, что этиология пограничного, расстройства личности в узком смысле, множественного личностного расстройства, при котором "субъект имеет несколько отчетливых и раздельных личностей, каждая из которых определяет характер поведения и установок за период времени, когда она доминирует" (Г.И.Каплан, Б.Дж.Сэдок, 1994, ©.453), прослеживается в раннем детском опыте интенсивного длительного насилия, причем последнее может быть как физическим (физическое истязание, сексуальное изнасилование, присутствие при совершении физического или сексуального насилия), так и психологическим.

Как психологическое насилие можно квалифицировать, например, ситуацию, в которой оказывается ребенок в семье с аддиктивным поведением, например, в семье, где один или оба родителя — алкоголики или наркоманы. Психический статус ребенка при этом определяется паттерном зависимости от компульсивного поведения родителей, формирующимся как следствие попыток ребенка обрести безопасность, сохранить собственную идентичность и самоуважение. Этот паттерн получил название "со-зависимость" (co-dependence).

Ребенок, пытаясь взять на себя решение семейных проблем, отрицает свои собственные потребности. В результате он становится зависимым от потребностей, желаний, надежд и страхов семьи. Такие условия не позволяют ребенку чувствовать себя в безопасности, испытывать безусловную любовь, вести себя спонтанно. Для того, чтобы удержать внимание взрослого на себе, ребенок прекращает выражать собственные потребности и становится со-зависимым. Результатом такой формы родительского отношения исследователи называют хрупкость и проницаемость границ Я, обесценивание чувств (и утрату способности их выражать!) и нарушение способности к установлению эмоциональной близости.

К феноменам психологического насилия относится все, что разрушает отношения привязанности, или, напротив, насильственно их фиксирует: неадекватные родительские установки, эмоциональная депривация и симбиоз, унижение и угрозы. Отсутствие родительской любви в младенческом и отроческом возрасте способствует развитию неутолимого эмоционального голода и искажает формирующийся образ Я. Нестабильность и "ненадежность" эмоциональных отношений делает перцептивный, эмоционально-чувственный образ Другого неконстантным, "флуктуирующим" в восприятии ребенка от "тотально плохого" (отвергающего и наказывающего) к "тотально хорошему" (любящему и принимающему) или навсегда становится чужим и потенциально угрожающим.

В ситуации депривации малыш, активно исследующий окружающий мир и испытывающий потребность в поддержке взрослого, обнаруживает лишь пустоту, безразличие, неизвестность. Интроецирование подобных паттернов разрушенного эмоционального отношения приводит к формированию широкого круга психопатологий, центральными переживаниями в которых являются страхи потери, смерти, пустоты.

Другая форма неадекватного родительствования — эмоциональный симбиоз — будучи абсолютно противоположным паттерном взаимоотношений, приводит к таким же искажениям образа Я, как и депривация. Симбиоз представляет собой экстремальную форму взаимозависимости, связанной с переживаниями полного "слияния" и "растворения" в Другом, когда границы Я утрачиваются. У участника симбиотических отношений отсутствует потребность в собственной индивидуальности, так велико его желание "утонуть" в Другом. Симбиотическая связь матери и ребенка характеризуется отсутствием, стиранием в сознании родителя границ между "Я" и "моим ребенком". Однако, если ребенок оказывается "не таким", "плохим", то родитель отвергает эту часть Я, отторгает ее, будучи не в силах принять мысль "Я — плохой, так как часть меня — плохая". При этом затрудненным оказывается вторичное, "когнитивное" самоопределение, так как ответить на вопрос «Кто я?" можно, только отделяя и отличая от Другого себя и свои границы.

Такой тип взаимоотношений порождает импульсивную предельную открыость границ и провоцирует любое вторжение Другого — физическое, сексуальное, психологическое. Само вторжение так же, как и в предыдущем случае, может переживаться не только как собственно насильственный акт, но и как желанное заполнение интрапсихического "вакуума", обретение объекта для слияния.

Таким образом, наиболее распространенные формы неадекватного родительского отношения — эмоциональная депривация и эмоциональный симбиоз — не только оказывают исключительно неблагоприятное воздействие на формирующийся образ Я и картину мира ребенка, но и создают психологический базис, особую "перцептивную готовность" для других форм вторжения, в частности, физического и сексуального.


Вследствие этого формируется особая личностная организация (а именно — пограничная личностная структура), характеризующаяся диффузной самоидентичностью, полезависимым когнитивным стилем, зависимостью самооценки от оценок значимых других и тд., что доказано рядом эмпирических исследований. Ведущий защитный механизм личности — расщепление — позволяет сосуществовать во внутренней ткани самосознания голосам хрупкого, слабого, зависимого Я, и агрессивного, грандиозного Я, причем в зависимости от внешних условий, может актуализироваться как позиция "жертвы", "слабенького", "маленького", так и позиция агрессора, у нас реакции, свидетельствующие о нашей большой ненависти. Но в случае тяжёлых личностных расстройств ненависть становится одним из наиболее сильных бессознательных мотивов личности, причём она отщеплена от желания любить и от идеализированных представлений об объектах. Трагедия заключается в том, что клиенты, которые в раннем детстве испытали на себе воздействие хронической агрессии, склонны постоянно реагировать ненавистью.


Чувство зависти: особая форма ненависти, которая формируется по отношению к объекту, который с одной стороны переживается вызывающим боль, злым, разрушительным и вызывающим страдания, а с другой стороны имеет в себе потенциально хорошие стороны, и даже вызывает любовь. Иначе: зависть связанна с представлением о том, что хороший объект обладает, или отнял, или незаконно задерживает или утаивает у себя что-то такое, что и любой другой захотел бы иметь. Это чувство в определённом смысле даже опаснее ненависти, так как мы завидуем тому, чего сами желаем и что побуждает нас кусать руку, которая нас кормит. Эта неспособность допускать, зависимость из-за зависти к тому, в чём нуждаешься, приводит к тяжёлым межличностным конфликтам и может доходить до злокачественного нарциссизма или до формирования антисоциальной личности.

О злокачественном нарциссизме мы говорим тогда, когда грандиозная Самость насквозь пропитана ненавистью, когда проявляются антисоциальные и параноидные черты, главенствуют агрессия и садизм. Наиболее тяжёлая форма обнаруживается у анитисоциальных личностей, которые характеризуются тяжёлой патологией сферы Сверх-Я, с преобладанием ненависти в любых межличностных отношениях, невозможностью почувствовать и выразить любовь, господством ненависти и зависти по отношению к другим людям.

Если мы будем с клинической точки зрения рассматривать переполненную ненавистью жертву, то заметим, что ей всегда противостоит переполненный ненавистью преступник. Существует коррелирующее, переполненнос ненавистью взаимоотношение между преступником и жертвой, причём переполненный ненавистью преступник стремится разрушить бессильный объект, причинить ему страдание и учинить над ним контроль. Существование такой бессознательной диадной структуры представляет одну из главных проблем в работе с этими клиентами, так как она тотчас проявляется в переносе/контрпереносе.

Клиент, испытавший в жизни тяжёлые травмы, отщепляя агрессивное поведение в другую область (на реакции в отношении других персон), «создаст» такую ситуацию, в которой терапевт видит его только в роли жертвы.

Травма развития с точки зрения объектных отношений

С этой точки зрения, под последствиями травмы понимаются влияния, которые она оказывает на переживание Я и другого. Переживание, например, заботы по отношению к себе, вызывает одновременно с ощущением любящего другого также и ощущение себя как любимого. В противоположном случае (при переживании ненависти со стороны другого) возникает переживание себя как "плохо".
1. Сильное переживание предательства, составлящее ядро объектных отношений человека, пережившего травму. В случае внутрисемейного злоупотребления искажается способность познавать мир на основе надежных и предсказуемых категорий. Ролевые категории больше не обеспечивают безопасности. Друг, терапевт, любимый, мать теперь выступают в роли агентов как боли, так и любви. Мы обращаемся к людям, имея ряд основанных на опыте ожиданий. Если мы уверены, что папа любит, то мы должны исключить возможность того, что он может причинить вред. Для того, чтобы получить утешение, необходимо отречься от папы-насильника, отрицать его или диссоциировать. Чтобы ощутить утешение, ребенок должен отречься, отрицать или диссоциировать также и саму возможность злоупотребления.
2. Ощущение беспомощности, являющейся следствием невозможности влиять на события и людей. Когда ребенок используется как вещь для обслуживания потребностей и желаний взрослого, он опирается на представления о нем взрослого, в которых он лишен личной инициативы и воли. Каковы последствия такой ситуации? Рассмотрим снова предпосылки в межличностных отношениях, чтобы понять развитие чувства Я и Другого. Я и Другой существуют в динамическом напряжении, когда каждый определяет другого через качество их взаимоотношений. Подчинение овеществлению, осуществляемому взрослым, сохраняет отношения, которые оказываются неизбежным якорем в мире. Лауб и Ауерхан говорят об этой идее в контексте своей работы с жертвами Холокоста. Они отмечают, что "чувство Я у индивидуума зависит от его способности созерцать Я в другом. Обращение к злому отражающему объекту - единственная альтернатива состоянию полного отсутствия объекта".
Для ребенка, развивающегося в условиях доминирования хронической агрессии или злоупотребления, такой обмен представлениями "злое Я / злой другой" становится ключевым аспектом его межличностной и интрапсихической организации. Рамки познания себя и других у него очень узкие. Поскольку эмоциональное окружение такого ребенка опасное и небрежное, взрослый другой начинает представляться в качестве увековеченного злоупотребления. Возникает искажение переживаний реальности, проваливается защитная функция взрослого и - самое главное - происходит крушение Я ребенка в результате использования его взрослым как "вещи". Чувство Я у ребенка становится в сущности плохим, постыдным и виноватым. В таких условиях ребенок стремится вырвать ощущение жизненности из своей истории злоупотребления. Часто это достигается через чувство "избранности", которое ребенок создает для себя.
3. Избранность внедряется в отношения ребенка со злоуоребляющим другим через чувство отличности от сверстников, совместную тайну и уникальность отношений с насильником. Он - единственный ребенок, к кому тот приходит ночью. Он сохранит тайну о том, что на самом деле происходит между ними. Через чувство избранности, которое включает и реальный, и фантазийный опыт, травмированный ребенок стремится занять активную позицию в совладании с травмой. В противном случае он является лишь пассивной жертвой. Пассивная жертва - виноватая и плохая - сменяется представлением о себе как об обладателе уникальных способностей и талантов. Фактически клиенты с историей злоупотребления часто действительно чутки к нюансам взаимодействий с людьми.
4. Последствия хронического злоупотребления часто проявляются как неспособность клиента регулировать возбуждение. "Оцепенение" сменяется состояниями перевозбуждения, что существенно влияет на хранение и воспроизведение воспоминаний. Способность успокаиваться возникает в ответ на даваемое родителями утешение, интернализируемое ребенком. Нарушение в способности "другого" распознавать, отзываться и утешать приводит к нарушению функции саморегуляции у ребенка. Пережитый опыт злоупотребления, как правило, приводит к насилию над самим собой и аддиктивному поведению.

Таким образом, переживание злоупотребления (в частности - со стороны членов семьи, будь то физическое или сексуальное насилие) оставляет ребенка неспособным поверить в стабильность или надежность отношений. Будучи не способным сопротивляться тому, что взрослый использует его для своих собственных нужд, бессильный повлиять на наносящие ему ущерб события, подвергнутый злоупотреблению ребенок чаще всего может лишь принять представление взрослого о нем как об объекте потребностей и желаний другого человека. Из-за нарушенной способности оценивать реальные аспекты ситуации и склонности к диссоциации при столкновении с чрезмерно сильными переживаниями клиент не может построить связное описание истории своей жизни. Все эти элементы приводят к тому, что терапия с такими клиентами становится. Чрезвычайно проблематичным мероприятием и превращается в настоящее испытание способностей терапевта.

Особенности терапевтических отношений

Склонность к диссоциации вносит вклад в трудность терапии с травматиками. Диссоциированное переживание не похоже на вытесненный материал, зашифрованный (хотя и противоречивым образом) в языке и затем забытый. Скорее, диссоциация отделяет переживание от памяти. Переживание расчленяется, кодируется в различные соматические воспоминани - кинестетические, обонятельные, зрительные — и, вследствие этого, когда вызывается вновь, то стремится восстанавливаться в форме интенсивных физических "вспышек" (flashbacks) или дисфорических состояний со слабой когнитивной организацией. Бромберг полагает, что "истина", которая сохраняется в диссоциированном состоянии, недоступна для интерпретативных вмешательств, поскольку она существует в эмпирической памяти в виде переживания и не имеет четких перцептивных или когнитивных воспоминаний, связанных с Я. Для того, чтобы эти отчужденные психические состояния стали противоречивыми объектами саморефлексии, они должны стать прежде всего лингвистически "мыслимыми". Фактически, лишь благодаря способности терапевта переносить такие состояния "не-себя", они становятся связными и "мыслимыми" для обоих участников. Способность терапевта оставаться свидетелем пересказа клиентом своей истории злоупотребления - какими бы ни были средства передачи - является жизненно важным, хотя и трудным, первым шагом к превращению этого опыта в объект осмысления клиентом и терапевтом. Вспомним приведенное ранее определение травмы: переживание, которое превосходит способность клиента переработать его. Из-за того, что огромный ужасающий опыт клиента не может быть выражен словами и хранится на уровне сенсорной или соматической памяти, а также вследствие слишком низкой организации и выраженной интенсивности дисфорического аффекта, который обычно отрицается, повторное разыгрывание обычно заменяет вспоминание. Именно это делает терапию столь напряженной и трудной как для клиента, так и для терапевта. Диссоциативный уход или невнимание к происходящему на сессии - часто встречающаяся реакция терапевта при работе с такими клиентами.

Таким образом, терапевт вынужден участвовать в разыгрываемой динамике доминирования, принуждения и подчинения, являющихся характерными чертами отношений клиентов, развивающихся в условиях хронического злоупотребления. Дейвс и Фраули неоспоримо доказывают это в своем детальном исследовании восьми конфигураций переноса-контрпереноса, которые повторяют динамику клиента, пережившего злоупотребление. Они выделяют следующие пары:

1. лоупотребляющий родитель и заброшенный ребенок,
   
2. насильник и жертва
   
3. спаситель и ребенок, ожидающий спасени
   
4. совратитель и совращенный

Каждая пара осязаемо воссоздается в терапии в форме сменяющихся отношений. Каждый участник играет комплементарную роль в рамках разыгрываемого другим травматического "осадка". Кроме того, поскольку клиент в качестве средства коммуникации использует повторное разыгрывание, то постоянно существует вероятность повторного насилия как внутри, так и вне терапии.

Т. о.: Самоощущение клиентов, история жизни которых связана со злоупотреблением, очень переменчиво: то он переживает чувства маленького ребенка, беспомощного и взволнованного перед лицом могущественного взрослого, то - дистанцирован, обособлен и как бы "не здесь". Кроме того, у них очень размытая граница между "сейчас" и "после", что вносит вклад в повторное переживание событий прошлого, как если бы они были частью настоящего. Такая неспособность клиентов делать свой опыт объектом рефлексии с опорой на язык и образование символов приводит к тому, что интенсивные переживания из прошлого вновь возникают в настоящем. Трудность для терапевта состоит в том, чтобы сохранить собственную жизненность на протяжении болезненного пересказа и воспроизведения клиентами историй их злоупотребления. Это серьезное испытание - оставаться одновременно и наблюдателем, и участником действия, разворачивающегося в терапии, особенно когда имеет место мощное давление к повторению насильственного прошлого опыта клиента. В такие моменты надежда, которая поддерживает всех нас в трудных переживаниях, составляет парадокс. С одной стороны, надежда придает в терапии силы обоим участникам, сохраняя возможность того, что что-то может быть иным. С другой стороны, надежда притупляет чувствительность клиента к опасности, приглашая клиента представить, что "этот человек совершенно не похож на моего насильника", что "эта ситуация совершенно не похожа на мое ужасное прошлое". Как во время перемирия между противниками, клиент и терапевт должны балансировать между оптимизмом и осторожностью, для того чтобы превратить неперераотанный писание прошлого и настоящего.

Перенос

1. Надменность, излишнее любопытство и псевдотупость
Наиболее тяжелым из них, является надменное поведение, описанное Бионом. Речь идет о клиентах, проявляющих по отношению к терапевту чрезмерную агрессивную заносчивость и излишнее живо интересующихся его частной жизнью. И в то же время он не видят своих проблем, складывается даже впечатление о псевдоглупости самих по, себе очень умных клиентов. За время терапии им ни разу не удаётся понять даже самое простое из того, что говорит им психотерапевт. Эти три симптома; надменность, любопытство и псевдотупость в принципе нацелены на то, чтобы воспрепятствовать любой форме общения ради того, чтобы не увидеть существования у самого себя ненависти, то есть ненависть здесь отреагируется без возможности её воспринять в качестве своего аффекта. В терапии это ставиг перед психотерапевтами трудную психологическую задачу.

2. Абсолютная расщеплённость
Вторым часто наблюдающимся симптомом является абсолютное расщепление между идеализированным защитником и садистическим палачом, преследующим по параноидному типу. Возможно, наиболее тяжёлую форму мы встречаем среди клиентов, чувствующих преследование со стороны тера'певта, и потому по какой-либо причине начинающих распускать слухи о нём, возбуждать против него дела в суде, чтобы после всего этого отыскать для себя нового психотерапевта, которого будут идеализировать и ожидать от него помощи в борьбе с прежним психотерапевтом. Если исход этого судилища благополучно заканчивается для клиентов, и они достаточно расправились с прежним психотерапевтом, то тогда такие клиенты начинают новый процесс уже против второго терапевта, отыскивая ещё раз нового психотерапевта, который будет идеализироваться в качестве компенсации за «несовершенство» второго.

3. Трансформация жертвы в палача:
Клиент, играющий роль жертвы, планомерно провоцирует терапевта стать, палачом. При отказе терапевта, клиент впадает в ярость.

4. Диссоциации
В качестве другой частой ситуации, вызывающей проблемы, следует назвать, диссоциации - тяжёлые примитивные расщепления. Диссоциативные тенденции можно нередко встретить у пограничных клиентов. Обычно они пытаются не замечать диссоциативные состояния, используя для этого расщепление. Любая попытка устранить расщепление и истолковать причины сохранения расщепления приводят в переносе к параноидной установке клиента, и тогда психотерапевт тотчас становится палачом, а клиент — жертвой, то есть, попытка навести мосты над расщеплением приводит к реактивации примитивных диадных отношений, описанных выше.

Контрперенос

Активируем в переносе патологический интроект (внутренний объект),патологическое отношение, чтобы дать клиенту возможность полностью пережить их в переносе, одновременно исследуя три канала нашего психотерапевтического восприятия:

1. Что именно говорит нам наш клиент, то есть, каковыми являются субъективные ощущения?
2. Как проявляет себя клиент?
3. Что мы ощущаем в нашем контрпереносе?

При этом наш контрперенос может проявляться двояко:

1. идентификация с тем, что ощущает клиент, то есть конкордантная идентификация с переживаниями клиента, помогающая нам эмпатически вчувствоваться в него
2. комплиментарная идентификация в контрпереносе, то есть идентификация с тем, чего клиент не может в себе терпеть.

В работе с такого рода клиентами чаще всего проявляется комплиментарный контрперенос. Таким образом, анализ переноса и контрпереноса позволяет нам довольно тонко обнаружить преследующие инроецированные отношения в структуре личности клиента и его идентификацию то с жертвой, то с палачом.

Роли жертвы-палача и их интеграция в психотерапии
Когда клиент способен выдержать на сеансах психотерапии открытие того, что он одновременно играет роли жертвы и палача, тогда подобного рода патологическая идентификация теряет свою силу и приводит к возможности'обновлённой интеграции, к элементу, позволяющему объединить любовь с ненавистью, тех противоположностей, интеграция которых ранее не была доступна клиенту. А в результате этого клиент освобождается от своих проблем. А если же на сеансах психотерапии клиенту будут помогать только в том, что он ограничивает своё понимание лишь ролью жертвы, проецируя каким-нибудь образом вовне палача в 'себе, тогда хотя отношения клиента и будут казаться благополучными, так как клиент чувствует себя хорошо защищённым, проблемы его всё-таки в принципе не будут разрешены. Собственная, переполненная мстительными чувствами, агрессия клиента, которая не была им признана, эта агрессия, доходящая до ненависти, будет тогда постоянно проявляться в параноидных установках, овладевших жизнью клиента; причём это столь же сильно относится как к изнасилованию, так и к другим формах тяжёлых травм.

Агрессия в контрпереносе.

Очень важно уметь в контрпереносе сохранять интерес к клиенту и заботиться о нём несмотря на все провокации со стороны клиента. А это, значит, допускать в себе агрессивный контрперенос, так как неизбежно будут иметься моменты, в которых самое лучшее чего бы мы хотели так это выброситься из окна. Толерантность к агрессии палача, проецируемая на нас клиентом, безусловно, имеет решающее значение для успеха психотерапии. А для этого нам приходится становиться палачами, идентифицироваться с ними, облегчая этим и самому клиенту идентификацию с подобной ролью. В этом - главная трудность психотерапии, так как естественно, подобный подход явно противоречит нашим привычным психотерапевтическим убеждениям. Но когда мы не способны осознанно идентифицироваться в нашем контрпереносе с тем, что навязывает нам клиент, то тогда нам не удастся освободить его от интроецированного им образа палача. Таким образом, нам приходится идентифицироваться с комендантом концентрационного лагеря, с палачом, находящимся на службе у диктаторского режима, с отцом, вступающим с дочерью в сексуальные, инцестуозные отношения, с матерью-садисткой. То есть, мы должны научиться испытывать наслаждение от разрушительных действий, удовольствие от метания бомбы, наслаждение от проявления садистической агрессии, так как готовность к подобного рода действиям у всех у нас существует в сфере бессозательного. В качестве психотерапевтов таких клиентов мы никак не можем обойтись без того, чтобы и в самих себе приходить в контакт с этими чувствами и аффектами. Точно также мы должны всегда быть наготове идентифицироваться с сексуальными переживаниями клиентов, чтобы таким способом помочь клиентам справиться со своими проблемами. А это уже означает умение справляться с сексуальными и эротическими чувствами по отношению к клиентам, конечно, не отыгрывая их, а встраивая их в наши интерпретации, точно также как мы не должны отреагировать нашу агрессию, но встраивать её в наши интерпретации. Это ещё означает, что мы должны занимать по отношению к клиентам объективную, пронизанную заботой, но не соблазняющую, установку.

А это уже говорит о необходимости сохранять техническую нейтральность, хотя это и не означает раздражённое безразличие. Важно уметь защищать себя от жалости к клиенту. Жалость является ничем иным как сублимированной агрессией, возникающей вместо уважения к его ценной, нормальной личности.

Подводя итог, можно сказать, что основной задачей психотерапии с клиентами, пострадавшими от тяжёлой постоянной агрессии, является интеграция любви и ненависти. Необходимо медленными шагами помочь клиенту освободиться от психопатических и параноидных установок и привести его к депрессивной скорби. Необходимо помочь клиенту освободиться от своего прошлого, а садомазохистический элемент, являющийся составной нормальной любви, возвратить в область сексуальности,вместо того, чтобы продолжать встраивать этот элемент в патологию характера и использовать для саморазрушения, при этом важно сохранять нашу объективную установку психотерапевта. Это вовсе не означает, что мы должны быть безразличными, аполитичными, невозмутимыми к причинам травм, постоянно вызываемых социальным устройством общества, о которых я уже говорил на конкретных примерах, а это террор, политические преследования, концентрационный лагерь изнасилование, физические издевательства, Но в то же время это означает, что мы не используем наши идеологические и политические взгляды на то, чтобы войти с клиентом в слияние, препятствующее выявлению переноса и контриереноса.

«Как граждане общества мы можем выражать наши идеологические взгляды, но как психотерапевты мы должны оставаться совершенно нейтральными, нейтральными не в смысле безразличия, но ради сопротивления желаниям клиента идентифицироваться с внутренними патологическими силами, против которых ему необходимо сражаться".
О. Кериберг